Что такое не везет.

Глава 1

1

Как говорится: За что боролись, на то и напоролись. Я очнулся именно там, куда и стремился попасть, вот только про мою семью, здесь и слыхом не слышали. Правда узнал я об этом много позже. А очнулся из-за болезненных ударов, обрушивающихся на меня. Это был мой местный папаня, воспитывающий своего сынульку Вовочку. Причем воспитание проходило, за давние и давно забытые грехи. Как говорил Аркадий Райкин: «Мой отец, Сидоров старший, драл меня Сидорова младшего, как Сидорову козу. И ничего, человеком вырос!» А теперь значится, я перенимаю опыт поколений. Почему я вспомнил об этой козе? Так — Сидоровы мы.

Папаня мой — Сидоров старший, в свое время служил старшиной милиции, в местном ГАИ, и даже говорят был на неплохом счету у начальства, видимо из-за того, что твердо усвоил правило, что советский милиционер должен в первую очередь знать два арифметических действия. То есть, как отнимать и делить, а все остальное от лукавого. Вот и мой местный папаня занимался примерно тем же, пока случайно, а скорее и наоборот, не влетел, взяв денег за какое-то нарушение, у одного из работников прокуратуры. То, что его подставили не вызывало сомнений ни у кого, но было уже поздно. Папаню с позором выгнали из органов. Правда на пенсию он все же успел заработать, но сколько той пенсии, знал, пожалуй, только он сам. Потому что, с той поры, он практически не просыхал. Хотя и числился сторожем, на местном заводе. Но воровать там было в общем-то нечего, цветные металлы, у населения не принимали, но связи кое-какие у него все же остались, потому терпели. Правда трезвым, честно говоря, я его просто не помню.

Моя, местная маманя, ушла от него не слишком далеко. Вначале, они горевали за потерянную службу отца, в два горла, вскоре это вошло в привычку, и теперь любое застолье, будь то будничный обед, или праздничный ужин, без бутылки не обходился. Впрочем, о некогда сытных обедах и ужинах довольно быстро пришлось забыть. А откуда, бы им взяться, если зарплата отца не превышала восьмидесяти рублей, а ставка матери и того меньше. Вначале, когда я был еще крохой она работала в овощном магазине, но сейчас, когда я достиг школьного возраста, сменила свою должность с заведующей отделом, на уборщицу, причем там же. И всему виной пьянка.

Одним словом, жить с каждым днем становилось все лучше, все веселее. Праздник проходил каждый день! Честно говоря, нажимая те кнопки в Убежище, я рассчитывал, на нечто противоположное. Во всяком случае, надеялся на вполне безбедное существование в приличной советской семье. Но, видимо белая полоса моей жизни закончилась и резко сменила цвет, а то и вовсе, все как у зебры, вначале чередуются белые и черные полосы, а после добираемся до места под хвостом.

Кстати, папаня, как оказалось драл меня не просто так. Приняв очередную стопку внутрь, своего проспиртованного организма, он решил затопить печь. Вообще-то к дому, в котором мы жили был протянут и газ, но его отключили за неуплату еще до моего здесь появления, как впрочем и электричество. Поэтому родители пользовались печкой, которую в свое время, не успели разобрать, а сейчас она была единственной возможностью не замерзнуть зимой. Городок Карабагиш, хоть и расположен много южнее Ташкента, но вместе с тем и гораздо выше его, то есть в предгорье Памира, и потому зимой, да и летом по большому счету, здесь гораздо холоднее. А сейчас за окном самый разгар зимы, и можно сказать праздник — Старый Новый Год.

Так вот моему папаше, для растопки печи, ему попался мой старый дневник, еще с первого класса. Я хоть и ставил год появления 1967, рассчитывая вселиться в себя семилетнего, но видимо из-за отсутствия моей собственной тушки, вселился в тело Вовы Сидорова, который оказался постарше меня и сейчас уже перешел в пятый класс, соответственно и год оказался не 1967, а 1972. Так вот едва раскрыв сей документ, о моем прошлом образовании и увидев в нем кучу двоек, практически на каждой странице, и требование учителя о том, чтобы в школе появились родители, папаня, не разобравшись, взъярился до такой степени, что взялся за свой ремень. Портупея, оставшаяся еще со службы в милиции, была его любимым орудием наказания. Хорошо хоть пряжка при этом оставалась в его руке. Впрочем, даже в этом случае, мало мне не казалось, тем более, что он не смотрел, куда именно бил, и ремень охаживал меня со всех сторон. Иногда к нему добавлялось еще кое-что, ну там пинок ноги, или стул, если вдруг окажется на пути. Папаня в гневе крут, и неудержим.

Вообще-то, еще находясь в Убежище, читал о том, могу вселиться только в тело, либо недавно умершее, либо находящееся в бессознательном состоянии. В противном случае, обязателен конфликт, с имеющимся уже в нем сознанием, и чаще всего, изгоняется из тела, перемещенное лицо, нежели его старый хозяин. Похоже, папаня, сына забил до такой степени, что тот отбросил коньки. Потому что, едва вселившись в эту тушку, мое сознание, после очередного удара, чем-то тяжелым, тут же покинуло ее, и я как бы оказался в двух местах одновременно.

С одной стороны, я, находясь в позе эмбриона валялся на полу в углу этой комнаты, ощущая на себе каждый новый удар ремня, и всего того, что подворачивалось по руку, с другой как бы находился вне себя, паря, на некоторой высоте, под самым потолком, и наблюдая за тем, как брызжущий слюной мужчина, распаляясь после каждого очередного удара, буквально забивает, лежащего на полу ребенка. То есть в данный момент именно меня.

В моем сознании, тут же сами собой возникли Вовкины воспоминания, о прошедшей жизни, одновременно с этим, как бы заменяя мои собственные, и теперь, я ощущал себя именно Вовочкой, а не Сергеем Понамаревым. И все это было так убедительно, что я прекрасно осознавал и причины экзекуции, и как это произошло, и главной мыслью было; Как бы все это пережить без особенного для себя вреда. Самым паршивым было то, что в доме на этот раз не было мамани. Точнее сказать, она хоть и имела место быть, но находилась в несколько невменяемом состоянии. Та, не то, чтобы ринулась бы меня защищать, скорее привела бы в чувство отца, чтобы тот ненароком меня не забил. Больше из чувства самосохранения, нежели материнской любви.

В какой-то момент, я вдруг понял, что вижу не только отца, избивающего мою тушку. Точнее сказать могу потянуться к нему, и увидеть то, что находится у него внутри. И под одеждой, и под кожей, и даже прекрасно рассмотреть находящиеся там жизненно важные органы и увидеть их работу. То есть, я прекрасно видел бьющееся сердце, перекачивающее по жилам кровь, ходящие ходуном легкие, от отцовского разъяренного дыхания и все остальное, даже подпрыгивающий в желудке пережёванный фарш, от недавно съеденных пельменей который заливается всплесками, какой-то полупрозрачной жидкости, скорее всего с алкогольной составляющей. Я даже в какой-то момент, почувствовал смрад, исходящий из его желудка, и едва сдержал свои рвотные позывы. А еще мгновение спустя, я мысленно потянулся к нему, и смог пережать на несколько секунд сонную артерию, яркой полосой проходящую по его шее, от чего, папаня, тут же под растерял, весь свой пыл, и сам сложился возле меня, потеряв сознание.

Тут же у меня возникла мысль, почему бы не избавиться от этого мужичка, раз и навсегда. Но я отогнал ее. Все же какой-никакой, а отец, а убивать собственного отца, грех почище самоубийства. Но с другой стороны, как оказалось, я могу еще, и кое-что взять у него. Примерно в районе солнечного сплетения, пульсировал небольшой сгусток темно-фиолетового пламени. Вот уж не знал, что у людей есть нечто подобное. Удивленно приблизившись к нему, я осторожно дотронулся до этого сгустка, и почувствовал, как меня начинает наполнять энергия, идущая от мужчины, в сторону моего тщедушного тела. При этом мне совсем не нужно было оглядываться на себя, я и так прекрасно чувствовал, как на теле, моментально исчезают синяки, нанесённые отцовским ремнем, и останками поломанного стула, валяющегося здесь же, исчезает боль в мышцах, и затягиваются царапины. Спустя мгновение, увидев, как сгусток фиолетового пламени, заметно просветлел, и истаял почти наполовину, я разорвал контакт, хотя сделать это, было чрезвычайно трудно. Одновременно с перетекавшей энергией, мое тело наполняло такое блаженство, что трудно было его с чем-то сравнить. Разве, что с сексом, хотя последний, наверное, все же менее приятен, что эйфория, охватившая меня.